— Учитель, спасибо за сына. А за все остальное прости, если можешь. Но я в том не был виноват, случайно попал в это дело. Прости, сынок.

Ничего не понимая, я посмотрел на Нура. И тот опустил глаза.

— Пусть твоя мать живет долго, Байрам! — как бы благословила меня женщина, лицо которой было иссечено морщинами. — И прости нас, прости! Мы перед тобой очень виноваты!

И они пошли, взяв сына за руки. Так это делали когда-то мои родители.

— Учитель, — спросил Алмаз, — вы радуетесь уходу Нура?

— Да. А почему ты… — не договорив, остановился. Алмаз плакал. — Не надо, — попросил я его, — не надо. У тебя совсем другая судьба, мой мальчик. Еще пробьет и твой час.

— Нет, учитель, я так никогда не уйду. А если уйду, то только вдвоем.

Я понял, о ком говорил паренек, но не придал этому значения.

— Ты будешь музыкантом. Тебя, дорогой, ждет Московская консерватория.

Алмаз содрогался всем телом, а правая рука все махала и махала вслед товарищу по классу.

— Будь мужественным, Алмаз! — призвал я и совершенно неожиданно даже для самого себя предложил: — А если хочешь, переходи жить в нашу семью. Стань моим братом. Мама усыновит тебя.

Паренек вздрогнул так, словно к его лицу поднесли огонь.

— Как вы сказали, учитель?

— Моя мама решила усыновить тебя, и мы станем братьями.

— Это вы решили сейчас, вам стало меня очень жалко?

— Нет, Алмаз, я об этом уже говорил дома. Там согласны.

Щека паренька задрожала, он какое-то время смотрел на меня, бледный, потом сорвался с места, направляясь к учебному корпусу.

И тут раздался голос:

— Радуетесь?

Я повернулся, рядом стоял Алтын Таджиевич.

— Не скрою, аксакал, приятно, что мой бывший ученик навсегда уходит из детдома счастливым человеком.

— Наивный вы еще, Байрам.

— Почему?

— Вы знаете, кто этот бритоголовый?

— Отец бывшего моего любимого ученика.

— Он — один из убийц вашего отца…

— Какого отца? — удивился я.

— Участкового милиционера, погибшего при исполнении служебного долга.

— Извините, яшули, но я вам не верю.

— Придется поверить. И скажите нам спасибо, что так долго молчали, зная, что в классе у вас сын человека, проходившего по делу об убийстве вашего отца.

— Не верю!

— Вы хотите сказать, что не хотели бы верить. Но что делать, жизнь такая штука — испачкавший руки, испачкает и лицо. Думаю, теперь Адам Гулович расскажет вам эту историю со всеми подробностями.

Казалось, меня ударили по ногам ломом.

— Но все же говорили, что мой отец погиб на фронте смертью храбрых.

Завуч опустил глаза.

— Говорили. Чтобы вам было легче смириться с мыслью о гибели отца. Его убили спекулянты.

— Яшули, а что вы знаете о моем отце? И почему о его гибели мама мне ничего не рассказывала?

— У тебя, дорогой, не родная мать.

— А где же родная?

— Она умерла от тоски по убитому мужу. Но лучше всего об этом ты спроси у своего друга Адама Гуловича.

* * *

Я, конечно, тотчас помчался в дом старого учителя. И потребовал довольно решительно рассказать, наконец, все, что он знает о моих родителях и родителях Нура Аширова.

— Байрам, — начал старик, глубоко вздохнув. — Тадж прав, я очень хорошо знал твоего отца. Он был участковым милиционером. Он хотел разоблачить спекулянтов, а как-то в этом деле был замешан и отец Нура. При задержании преступников твоего отца ударили ножом, и он умер.

— А мать?

— Мать ослепла от горя, а потом случился рак. Тебя — малютку — взял дядя, у них не было детей. Вот ты и вырос, не помня родителей.

Тихий, спокойный голос хозяина дома как бы околдовал меня.

— Все это можно чем-то подтвердить? — обратился я к старику.

— Можно, — ответил он. Дотянувшись до тумбочки, на которой были сложены одеяла и подушки, он выдвинул ящичек, вынул из него пакет, завернутый в газету и целлофановый мешочек.

Еще минута, и у меня в руках оказалась связка цветных карандашей и две стреляные гильзы.

Мне стало плохо. В глазах потемнело, сердце застучало громко-громко, на лице выступил холодный пот.

— Скажите, Адам Гулович, а какое отношение имеют эти карандаши и гильзы к истории с моими родителями?

Узловатая рука поправила тюбетейку на голове, погладила мою.

— Их нашли около того дома, где его ранили. Твой отец, видимо, до последнего мига не хотел стрелять в людей. Палил мимо или в воздух. Твоя мать зашила их в тряпочку и повесила тебе на шею. А в больнице, умирая, она попросила сохранить это как талисман.

Старик надолго замолчал. Потом вдруг сказал:

— Все это можно проверить в милиции. Там еще есть люди, которые помнят эту историю.

— Ну, зачем? Спасибо за все. Только я не знаю, как теперь быть с мамой: говорить ей обо всем этом или умолчать?

Старый учитель принес банку с медом, зачерпнул целую ложку тягучего янтаря, опустил его в пиалу. Лицо его прояснилось.

— А зачем тебе тревожить бедную женщину? Она так любит тебя. Ведь говорят же: не та мать, которая родила, а та, что воспитала. Она не переживет такого горя. Живите, как жили.

— Учитель!

— Да, сердце мое.

— А почему вы подслушивали у двери в день моего первого урока?

Старик смутился. Глаза его лукаво заблестели.

— Я боялся, что ты, зная всю эту историю, плохо отнесешься к Нуру. Алтынтадж мог многое натворить. Вот и пришлось сходить в разведку.

Говорить мне было тяжело — грудь будто опутали колючей проволокой.

— Ничего, — подбодрил старик, — это нервы.

— Гуль-ага, — тихо позвал я.

— Ой! — отозвался он.

— А нет ли у вас фотографии моего отца?

— Бай-баё! — воскликнул старик. — Есть, сынок, есть!

Он вышел в соседнюю комнату и вернулся с фотографией, с которой на меня смотрел молодой мужчина в милицейской форме, он был чем-то очень похож на меня.

— Учитель, вы хорошо знали его?

— Отец очень хотел поступить на юридический факультет. И на эту последнюю операцию его не брали, сам напросился. И когда на него набросились преступники, он мог бы отступить, а то и отстреляться. Он был очень честным и гордым человеком, Байрам. Он и имя тебе дал Байрам, с тем, чтобы вся твоя жизнь была тоем, праздником. А оно, видишь, как обернулось… — Мы встретились взглядами. — Раньше, когда Нур был рядом с тобой, я не мог тебе рассказать об отце, боялся, как бы в тебе не возникла мстительность по отношению к мальчику.

— А теперь?

— А теперь, когда ты становишься настоящим учителем, уверен, что рассказать правду надо. Вот почему отец Нура не мог